Привет от ливрейных лакеев

Недавно в центре Хельсинки я испытал унижение, понятное каждому русскому (а возможно, и китайцу, и, черт его знает, северному корейцу). Поскольку об унижении я докладываю сразу всему свету, объясняю: для жителя Петербурга фраза "недавно я в центре Хельсинки…" не содержит никакого выпендрежа, а лишь констатацию.
Ехать из Питера до Хельсинки 30 евро маршрутным такси, визу получить легко, а потому те, кто в Финляндии не побывал – скорее исключение, чем правило.
Итак, представьте: центр Хельсинки, Соборная площадь, открыточный вид. Прямо – Туомиокиркко, он же Николаевский лютеранский собор, по виду совершенно православный, работы архитектора Энгеля. Перед собором – огромная и замечательно издевательская лестница, заставившая высотой ступеней проклясть себя не одного пожилого туриста. Перед лестницей – памятник Александру II. А слева и справа – два желтых здания с колоннами, абсолютно русский классицизм, работы опять же Энгеля, прямо как вырезанные из питерского пейзажа, и в глазах туриста однояйцевые близнецы: справа – бывший Сенат (ныне там правительство), а слева – университет (и ныне университет). Хотя они не близнецы: если присмотреться, колонны на Сенате в коринфской пышной "капусте", а у колонн университета благородной скромности ионический ордер: бараньими рожками.
Ну, простите мне этот архитектурный экскурс.
Так вот, уже в восьмом часу вечера дернуло меня подойти к университету. Скорее всего, потому, что друзья в Финляндии порассказали про университетского профессора, русиста Арто Мустайоки, который на полном серьезе предложил отменить обязательное изучение в Финляндии государственного шведского языка и заменить шведский русским, как более практичным. И на это никто не покрутил пальцем у виска, а наоборот, в правительстве, то бишь в расположенном напротив здании, серьезно отвечали, почему это (пока) невозможно. (Хельсинские друзья имели свою версию невозможости. Дело в том, что к независимости страны, то есть к победе "белых" в кровавой финской гражданской войне, финские шведы приложили руку сильно. Память об этом жива. Как и память о кронштадтской братве, бившейся за иной исход. Простите мне и этот исторический экскурс).
И вот я поднялся по университетским ступеням и дернул в отчаянной попытке дверь, надеясь, коли охранник не заперся, уговорить его разрешить глянуть внутрь. Дверь неожиданно легко отворилась. Как следовало из объявления, внутрь доступ вообще был свободный. То есть вахтер там какой-то сбоку припека сидел, но я его не интересовал. И я ступил в эту вотчину Арто Мустайоки, universitas magistrorum et scolarium, и прошел по тихим школьным этажам, и любовался копиями голых античных статуй, хотя по-хорошему от свободы доступа полагалось хлопнуться в обморок.
Дело в том, что я преподаю на журфаке МГУ – в старом, тоже эпохи русского классицизма, здании на Моховой. Но меня на мой семинар никто без пропуска не пустит. Один раз, забыв пропуск, я имел бледный вид на фоне черных униформ заградотряда, и меня вызволяли чуть не всей кафедрой. Но даже с пропуском я — университетский препод! — не имею права пройти ни в "высотку" на Воробьевых горах, ни в Институт стран Азии и Африки напротив через Моховую. В моем пропуске, чтобы я не раскатывал губищу на предмет незаконного пересечения факультетских границ, стоит такой штамп. И каждую границу караулит охранник. Это я в Гарвард могу без спросу зайти, в Кембридж или Оксфорд (там кое-где требуется сопровождающий, но не пропуск), — но не к себе. И в Петербургский университет я зайти не могу. И жена, выпускница питерского филфака, не может.
Стоять! Граница на замке! Ох, рьяно встает охрана…
Ну, а как же у нас без охраны? Вдруг враг? Маньяк? Террорист и бомбист?
То, что русский охранник не охраняет ни от чего, понятно всем, даже им самим. Куда менее очевидно, что де-факто эти дяди выполняют функцию ливрейных лакеев, смысл которой в демонстрации статуса хозяина. И уж совсем в русской голове не укладывается, что в таких местах, как ратуша, муниципалитет (читай: Смольный), в Европе никаких бюро пропусков нет. Смольный — он в Европе был бы распахнут для горожан. Заходи любой: это твое и навсегда, а губернатор или мэр здесь только временный. Ходи, гуляй, а если хочешь к мэру, то запишись на прием. Это и есть норма. А бетонные надолбы перед нынешним Смольным, ФСО чуть не с пулеметами (меня однажды в ночи хотели повязать, потому как подъехал на велосипеде "чересчур" близко – у лакеев такие представления о порядке, давно подменившее собой личное достоинство или общественное благо), — вот это извращение. Пусть Милонов с ним борется.
То, о чем я пишу – вовсе не детали, а симптомы болезни, которая гложет изнутри нашу большую больную страну и однажды сгложет. Это болезнь надувания щек при внутренней деградации.
В мировом рейтинге учебных заведений The Times Higher Education-2012 в первой сотне нет ни одного российского вуза (а университет Хельсинки – есть). В рейтинге QS World University 2011/12 МГУ на 112-м месте, СПбГУ – на 251-м, университет Хельсинки – на 89-м, университет Турку – на 224-м, университет Аалто (образовался в Хельсинки путем слияния два года назад) – на 232-м.
У нас, купающихся в нефтедолларах, 40% студентов государственных университетов вынуждены платить за учебу. При этом будем честны: конкурентами Петербургского университета сегодня являются не Гарвард или Оксфорд, и даже не университет Хельсинки, а университет Турку и университет Лаппеенранты. По той простой причине, что диплом университета Лаппеенанты – как и дипломы университетов Миккели, Йоэнсуу, Тампере – в Европе ценится, преподавание по массе специальностей идет на английском, а обучение абсолютно бесплатно для всех, включая иностранцев. И если бы я был выборгским школьником, то всерьез бы задумался, в какой университет поступать. А если бы был светогорским школьником, то и задумываться бы не стал.
И, похоже, это не только мое мнение: сегодня в Финляндии учится около 2000 русских студентов, это двукратный рост за последние 5 лет...
Понимаете, чем я был унижен? Не тем, что университет в Финляндии был открыт, свободен и уважаем в мире. А тем, что наши университеты, теряя в мире уважение, при этом обрастают до предела барами и холуями. Выйдя же из Хельсинкского университета на простор площади, я тут же рванул в соседнее здание, в библиотеку, хранящую в своих недрах Грааль русистов всего мира, знаменитую "Славику" — собрание русской прессы и книг, которые Николай I велел присылать из метрополии после того, как в 1827-м сгорела университетская библиотека в Турку. (Строго говоря, в мире две Мекки славистов. Вторая (ну, или первая) – Гарвард с его фантастическим русским архивом, включающим несколько вагонов архива Троцкого. Простите уж мне и этот экскурс: все, он последний). И в библиотеке я снова чуть не упал. Для работы с ее открытыми фондами не требовались ни паспорт, ни диплом; в библиотеку не требовалось даже записываться. Любой мог – и может – просто пройти внутрь и работать. И хотя эта штука, открытость открытых фондов, была вещью очевидной, разумной, нормальной, меня она снова поразила, как будто бы я сам был немного ливрейный лакей…
Для справки: в 1980-х, когда я учился в МГУ, в научную библиотеку вход студентам был закрыт до 4-го курса. Да и затем Фрейда или Ницше без справки от научного руководителя не выдавали… Но я, конечно, к четвертому курсу на это дело забил, и получал свое образование в московских пивных, где мы вдали от церберов передавали друг другу самиздатские лекции по психоанализу… Да-да, вы вполне можете называть меня пивным недоучкой, имеете полное право.
Но будете в Хельсинки – в университет все же загляните.

 

Дмитрий Губин, "Огонек"-Ъ